В этом интервью нет политики как таковой — но много наблюдений о жизни и характере беларусской столицы, помогающих понять и жизнь всей страны.
Татьяна Замировская — писательница, журналист, музыкальный критик. Родилась в г. Борисове, 13 лет живет в Минске. Работает в независимом еженедельнике «Белгазета». Печаталась в минской «Музыкальной газете» и культовом журнале «НАШ», редакторствовала в журналах «Джаз-квадрат» и «Доберман», «Крокодил». Участвовала в литературных сборниках проекта «ФРАМ» издательства «Амфора», в 2010 году издала в АСТ авторский сборник рассказов «Жизнь без шума и боли». Ведет джазовую передачу на польском «Радио Рацыя». Эмигрировать из Минска не собирается, потому что он территориально находится в центре Европы — из него практически куда угодно можно добраться за 12 часов.
— Я переехала из Борисова, когда поступила на журфак. Все мои сверстники, выросшие в этом тихом милом городке, где когда-то останавливались Гитлер и Наполеон, мечтали уехать в Минск, в столицу, которая была совсем рядом, в 60-ти километрах. Туда можно было тайком от родителей смотаться с друзьями на выходные — гулять, пить дешевое вино в Троицком Предместье, покупать пиратские видеокассеты с записями фильмов Кена Расселла и Джима Джармуша. Все бурлило, кипело, в сквере около администрации президента собирались художники, панки и бомжи, через 300 метров в скверике напротив КГБ, у памятника Дзержинскому (это называлось «тусоваться на Феликсе») тоже веселились какие-то стрёмные персонажи в кожаных куртках-косухах — для меня Минск периода второй половины 1990-х был полон внутренней свободы, там по-настоящему хотелось жить.
— А самое первое впечатление?
— Оно относится к лету 1997 года, когда мы с мамой приехали перед моим вступительным экзаменом. Мы с ней гуляли по городу. Когда дошли до знаменитого общежития БГУ — «двоечки», которая располагается между стадионом «Динамо», концертным залом «Минск» (его для простоты именуют «козой»), дрожжевым заводом (в переулках вокруг которого, кстати, снимали уличные сцены фильма «Стиляги») и речкой Свислочью, мама восторженно сказала: «Вот, дорогая дочь, ты будешь жить в этом новом общежитии! Посмотри, как тут хорошо, тихо и красиво!». Я посмотрела по сторонам. Внизу, у реки, толпа МЧСовцев вылавливала баграми из реки утопленника. Утопленник был немного зимний, несвежий. Вокруг толпились студенты, было шумно. Я подумала: какое прекрасное, интересное место!
— Пожалуй, слишком сильно для первого дня… Легко ли было обжиться здесь?
– Музыкант Сергей Михалок как-то заметил, что темпоритм Минска – такой же, как у Киева. Поэтому минчанам легче всего жить в Киеве, а киевлянам – в Минске. А вот у москвичей здесь могут возникнуть проблемы – в Минске они «залипают», превращаются в тихих медленных амфибий; понятия не имею, почему так происходит. Чтобы вжиться в Минск, нужно, чтобы у вас с ним часы работали в одинаковом ритме — Минск медленный, это иногда неудобно, но все успеваешь. Зато и больше ленишься — потому что тебе кажется, что успеешь все как-нибудь потом. Это «потом» иногда растягивается на целую вечность.
— Какова геометрия города?
— Минск нанизан на проспект Независимости, он же Скорины, Ленинский — горожане его именуют просто Проспект. Если ехать из Москвы в Брест через Минск, обязательно проедешь город насквозь по этому проспекту. Ключевая точка со стороны Москвы — Национальная библиотека, гигантский магический тетраоктаэдр, сияющий по ночам и дарящий гостям и жителям столицы Неземную Благодать и Великолепие (я не шучу!), со стороны Европы — площадь Ленина, она же Независимости (все, что хоть как-то называется, ранее называлось не так), где находятся Дом правительства, Белорусский государственный университет, Педагогический институт(с крыши которого недавно в знак протеста против образовательной системы сбросился студент-выпускник, которого по распределению заставляли жить черт знает где, в глуши), Красный костел(в советское время – Дом Кино), пафосная гостиница «Минск» и огромный подземный торговый комплекс. Последний строился парадоксальным образом — когда вырыли котлован, нашли там давнее поселение, с захоронениями, но, согласно городской легенде, археологов не пустили, так и выстроили на костях. Говорят, плиты этой площади — радиоактивные. Их даже специально измеряли дозиметром некоторые параноики. Подтвердили — да, радиоактивные, но плохо будет, только если каждый день на этих плитах лежать. Впрочем, в этом городе никому не придет в голову лежать посреди площади. Еще, когда вместо торгового центра был гигантский котлован, ходила шутка о том, что Минск — это огромное поле для гольфа: есть шарик (Библиотека), есть его траектория (ровный Проспект) и есть лунка, в которую ровнехонько должен угодить шарик. Помимо Проспекта и прилегающих к нему территорий, есть еще и более бытовое, народное деление на районы – Серебрянка, Веснянка, Малиновка, Зеленый Луг… Самый жуткий район – Шабаны, им обычно пугают людей, потому что, говорят, там самые страшные гопники и кладбище подъемных кранов. Самый богатый район – Уручье, там очень престижно иметь квартиру, потому что Уручье, видимо, ближе всего к Москве, на выезде из города.
— Но помнит ли город хоть немного свою историю?
— Минск — город-палимпсест. В нем все раздваивается. Каждый предмет одновременно является тем, что он есть, и тем, чем он был когда-то, но уже не будет, ибо все разрушено, разграблено. Вообще, ландшафт Минска – очень травматичное явление. Историческая память уничтожается даже на уровне метафор — однажды утром по указу президента все улицы «переехали» на другие места: проспект Скорины — на Борисовский Тракт, проспект Машерова — на улицу Варвашени, улица Варвашени, кажется, на Иерусалимскую, Иерусалимская – еще куда-то. Когда центр города покрывали ровной брусчаткой, мне казалось, что они целенаправленно срезают культурный слой. Будто ластиком стирают верхний слой памяти, кору головного мозга. Минск не то чтобы подвержен амнезии, он помнит, что у него было что-то другое — но что именно, вспомнить не берется. Неудивительно поэтому, что в этом, казалось бы, топографически простом городе легко заблудиться. Есть несколько «бермудских треугольников», самый популярный — в «верхнем городе», по сути, историческом центре, после войны перестроенном на советский манер. По идее это должен быть роскошный холм с множеством храмов, узких красивых улочек, а вместо этого – какое-то несуразное нагромождение сталинских высоток и шоссе. Прежними остались только названия: Раковское предместье, улица Немига. На этих улицах теряются и гости, и минчане.
— Почему?
— Этот древнейший район Минска еще с XI века имел абсолютно иной ландшафт. Когда поперек него начали выстраивать новые, не соположенные исторической реальности, кварталы и дома, получилось пугающее сцепление миров, будто поверх старого города наложили новый, но как-то косо, под углом в 35 градусов. В итоге район выглядит хаотическим нагромождением старых и новых домов, фрагментов улиц, заканчивающихся пустотой, дворов, которые на самом деле — фрагменты шоссе с двухстороннем движением, офисных зданий, стоящих будто посреди тротуара, и древних полуразрушенных стен. У гостей Минска там кружится голова. Обычно я говорю им, что здесь в годы Второй мировой было гетто, поэтому всем плохо. Это правда. Но на самом деле, если поперек одного объекта, не вычистив его окончательно, поставить другой, получится именно такой хаос. Применяя медицинскую метафору — это как забыть в пациенте ножницы после операции.
— Чем же Минск отличается от других постсоветских городов?
— Этой своей двойственностью, зеркальностью, мнимостью. Городов два, но второй — у каждого свой. У нашего замечательного поэта и музыканта Лявона Вольского и его группы N.R.M. есть про это отличная песня «Минск і Менск». Это очень по-белорусски — жить в двух срезах, реальном и немного «сдвинутом». Возможно, Минск развивает в своих жителях умение видеть призрачную изнанку всех вещей — потому что здесь она подразумевается как чуть ли не основное свойство предметов и явлений.
— Каковы твои любимые места и маршруты здесь?
— В первую очередь парки: ботанический сад, парк Челюскинцев. Очень хорош Лошицкий парк: раньше там было княжеское поместье с мельницей, болотом, конюшней, усадьбой, яблоневым садом, часовенкой и прочими атрибутами шляхетского быта, что удивительно — пережившими советскую власть. Это был настоящий старинный парк с развалинами, там все было ветхое и романтичное, по ночам аллеями разгуливал призрак панны Ядвиги, так называемая Белая панна (утопла в Лошицких прудах на почве несчастной любви), иногда там появлялись маньяки-душители, в общем, место любопытное. Пару лет назад за парк взялись городские власти, вычистили его, снесли усадьбу (чтобы поставить вместо нее картонный муляж — в Минске такая судьба рано или поздно постигает все исторически ценные здания), построили набережную, и теперь это чистое ухоженное место с фонарями и кипарисами, где летом удивительно интеллигентные гопники («эй, мадемуазель, прошу вас, не стесняйтесь прыгайте к нам в водичку, она – парное молоко, клянусь!», а не “э бля дзеуки давайце сюды да нас!”) из микрорайона Чижовка купаются в прудах, в которых тонула Белая панна. Здания XVIII—XIX века тоже снесли — а их был целый квартал живописных домов, в которых вместе с пожилыми коренными обитателями селились поэты, художники и городские сумасшедшие… Еще мне очень нравится новая 35-километровая велодорожка. Обычно все новостройки в Минске чудовищны. А велодорожка получилась смешной и доброй. Она петляет сквозь весь город, от Чижовки до Серебрянки, вдоль Свислочи по всем паркам. Конечно, к ней прилагается несколько горбатых мостов, на которые невозможно заехать, но это мелочи.
— Существует ли типичный минчанин?
— Его проще описать, рассказав о трех легендарных городских персонажах. Первый — дед Казимир, очень колоритный дедушка-стиляга. У него роскошная коллекция тросточек, каждый день какая-нибудь новая — то обшитая мехом, то инкрустированная драгоценными камнями. Дед Казимир отлавливает на улицах Минска молодоженов и насильно читает им стихи собственного сочинения. Не противится желанию сфотографироваться с ним. Кажется, даже научился зарабатывать на этом деньги. Он носит солнцезащитные очки и вообще он крутой, похож на пожилого Большого Лебовского из одноименного фильма братьев Коэн. Второй персонаж — с Комаровки, огромного рынка в центре города. Грустная тетя стояла в переходе около рынка и пела звонким голосом очень странные религиозные песни. Не ради денег, просто ей надо было петь. Потом ее стали видеть и в других местах. Дошло до того, что ее видели в нескольких переходах одновременно. Очень пронзительная тетя — смотрит ввысь, будто видит ангелов, и поет чуть-чуть атонально. Она очень бы подошла Кире Муратовой. Третий персонаж — злобный карлик-контролер, что стоял возле турникетов на станции метро «Купаловская» и проверял наличие студенческого билета у всех, кто едет по льготному талончику (тогда у нас еще были льготы для студентов). Он был хороший психолог — если ты забывал дома студенческий, он безошибочно вычислял тебя в толпе и набрасывался у турникета со всеми этими штрафами и протоколами. Практически каждый минчанин являлся его жертвой. А потом он вдруг умер непонятной дурацкой смертью — то ли убили, то ли покончил с собой… Ему даже собирали деньги на памятник. Оказалось, что, хотя горожане его и ненавидели, без него город как-то опустел; минчане решили, что карлик-контролер — идеальный пример человека, верного своей работе, принципиального и честного. Так народная ненависть превращается в народную любовь. Вот типичный минчанин: поющая тетя-экзальтантка, франтоватый дедушка-интеллигент, принципиальный карлик-контролер из фильмов Дэвида Линча — это и есть душа Минска. Все эти странности есть у каждого жителя города.
— Что тебя более всего здесь раздражает?
— Стерильность. Она бесит, потому что это пустота на самом деле.
— Это может показаться удивительным для гостей Минска — обычно его чистоту более всего и нахваливают…
— Чистота не обманчива. Обманчивы ее первопричины и значение. Да, Минск чистый город, но эта чистота больничная, тут чувствуешь себя, как в гулком коридоре поликлиники, полном астматических бабушек, невротично сидящих в очереди на скамейках у стены. Причем ассоциация с поликлиникой возникала не только у меня.
— Что наиболее здесь тебе нравится?
— Нравится, что люди в метро всегда придерживают эту огромную и опасную стеклянную дверь. Нравится, что здесь очень много велосипедистов. Нравится, что это город молодых людей– снова, как это было в 90-х. В начале 2000-х было не так, а теперь все вернулось – постоянно на улицах что-то интересное происходит, чудные дети шпарят на губных гармошках в переходе, в метро все смешные, разноцветные и радостные.
— А мое первое впечатление — колоритные старые трамваи…
— Трамваи поменяли на новые, и это, кстати, тоже меня бесит. Вообще, если в Минске есть что-нибудь старое и хорошее, это очень скоро меняют на новое и дурацкое.
— Как этот город изменил тебя?
— Заразил пассивностью. Чтобы здесь жить, нужно, вероятно, быть немного буддистом в душе. Просто тут не с чем бороться, нечему противостоять – поэтому деятельный человек в Минске может начать пожирать сам себя, исключительно из духа противоречия. Одна моя знакомая, известная как писатель Макс Фрай, очень точно заметила: «В этом городе хорошо взрослеть». Действительно — в Минске надо жить до 25-ти лет, а потом бежать из него, иначе так и останешься сидеть в тишине на берегу реки, вынашивая судьбоносное решение, на которое не отважишься, пока не покинешь пределы города. Кстати, не случайно здесь жил Ли Харви Освальд. Я часто размышляла о том, что он тут делал. Ходил каждый день на завод телевизоров «Горизонт», то есть, представьте, у минских бабушек в домах, вероятно, до сих пор стоят телевизоры, сделанные теми же руками, которые потом, не дрогнув, стреляли в американского президента! Возможно, решение убить президента пришло ему в голову именно здесь? Возможно, все было бы иначе, если бы он не уехал?.. Минск примечателен тем, что из него хочется уехать. Поэтому, пока ты в нем живешь, ты выдумываешь себе причины, по которым не уехал. Ты не можешь просто жить и радоваться. Тебе нужны противодействия, мотивации, объяснения. Каждый день ты вынужден объяснять самому себе, почему ты до сих пор здесь, какие дела здесь ты не завершил… Получается, Минск — действительно буддистский город: он развивает стремление к полной осознанности каждого твоего действия. Здесь стоит всему радоваться и все воспринимать стоически.
— Насколько Минск выдуман, а насколько реален, по-твоему?
— Минск уже воплощен как совершенная выдумка — выдуманный план выходит на авансцену, а реальный город предстает в качестве призрака. Поэтому каждый имеет право выдумать свой Минск и жить в нем. Мне очень нравится теория Артура Клинова, архитектора, фотографа, писателя и художника: он считает, что Минск строился после войны как утопический Город Солнца. Москва таковой не стала – в ней слишком много старины, а вот Минск строился единым порывом фактически с нуля, после Второй Мировой, в едином стиле. Широкие проспекты, залитые солнечным светом, громадные дома с высоченными потолками, узорчатой лепниной и царственными колоннами, огромные пустые площади, дворцы — идеальный мифический город утопической Империи.
— Мистические ситуации, присущие любому городу, здесь с тобой случались?
— Постоянно. Они связаны с тем, что город помнит о своих прошлых очертаниях. Поэтому он часто морочит, запутывает. Двойственность, зеркальность Минска есть даже в новейших застройках. Свежие станции метро идут парами, как сестры-близняшки из фильма «Сияние» Кубрика. Станции «Каменная Горка» и «Кунцевщина», например, для жителя центра выглядят одинаково — на выходе из обеих непременно будет Один Продуктовый Супермаркет, Одно Гигантское Здание Общественного Значения, Одна Печальная Остановка, соединяющая уставших людей с микрорайонами, и Канонический Лес с подъемными кранами на горизонте.
Как-то мои друзья назначили мне встречу на Каменной Горке, но я перепутала станции, вышла на Кунцевщине и двадцать минут беседовала с друзьями по телефону, холодея от ужаса.
«Да, я тоже на Каменной Горке! — дрожащим голосом бормотала я. — Да, рядом выход к «Простору». Вижу магазин, видимо, «Простор». Как другая станция? Давайте вы будете говорить, что видите вы, а я буду говорить, что вижу я. Блинная «Масленица»? Есть. Рядом — аптека «Зеленый лист»? Около аптеки — ларек с продуктами. Вывеска. Я стою возле этой вывески. Вы тоже?».
«Стеклянная дверь!» — кричали друзья. — «Магазин «Солнышко»! Ресторан «Цветочек»! Блинная «Домик»! Красные надломленные плиты! Полированный мраморный пол. Охристого цвета лестница. Бабушки торгуют палыми яблоками!». Все совпадает, все так и есть, только меня нет.
Было страшно. Мы поняли, что в метро образовался выход в гиперпространство и решили перенести встречу в гипермаркет «Простор»: он чернел вдалеке. Я пошла к «Простору» и, выйдя из метро, обнаружила, что это Кунцевщина, а не Каменная Горка. Тогда я села в поезд и приехала на Каменную Горку. Там все было точно так же, только я наконец-то встретилась с друзьями. Несмотря на неловкость, осталось ощущение случившегося чуда — оказывается, можно провалиться в параллельный мир и вернуться обратно. Повезло, легко отделалась.
В Минске таких расслаивающихся, двоящихся мест — очень много. Главное — никому о них не рассказывать и время от времени приводить туда гостей города, наблюдая за их растерянностью и чувствуя, как под ногами гремят и сдвигаются тектонические плиты.
— С кем или с чем ты бы сравнила Минск?
— Минск, как мне кажется, единственный в мире город на реке, которая не течет! Ложная река Свислочь аккуратно вложена в извилистое русло, ее черные липкие воды никуда не движутся, в Свислочи не бывает «по течению» или «против течения». Однажды Свислочь чистили — просто вынули ее из русла, прибрались там, выбросили мусор, а потом положили речку обратно. Она с тех пор так и лежит тихонечко. По-моему, это самая важная информация о Минске — в нем есть река, которая не течет. Тут больше и добавлять нечего. Идеальная метафора местного времени и пространства.
